Спорт
АЛМАЗ С ГОЛОСОМ
16 май
Сейчас трудно себе представить, но спортивная журналистика была тогда, в послеоттепельные, плавно перешедшие в застойные, времена оазисом относительного свободомыслия и стилевой раскованности. Спорт ведь вообще при всей своей политической ангажированности обладает известной автономностью, и пишущие о нем могли на голубом глазу ставить и обсуждать вечные темы - справедливости, честности, порядочности, любви к родине, индивидуализма и коллективизма, эгоизма и альтруизма; вечно бдящая цензура, беспощадно вынюхивавшая политические аллюзии и всевозможные нежелательные подтексты в рецензиях на спектакли и фильмы, выпалывавшая "клубничку" из верстки молодежного журнала (под оной ягодой понимались поцелуи, страшно сказать, женской обнаженной груди), не допускавшая ни под каким соусом воспевания чего-то забугорного, превосходившего нашенское, мичуринско-лысенковской селекцией выведенное, была снисходительной к спортивным писаниям. То ли цензоры считали спортивные материалы заведомо второстепенными, четверополосными, то ли дела у нас в спорте, в отличие от хронически отстающего сельского хозяйства, шли хорошо, местами отлично, только кислород в спортивной журналистике перекрывали с меньшей свирепостью, чем во всех прочих областях.
Ложь, на которой держалось все в обществе тотальной несвободы, ложь и страх, разумеется, произрастали и в заповеднике спортивной журналистики, и все-таки это был заповедник, где водились отдельные особи с неповрежденным инстинктом свободы, с умением различать и приветствовать новое, талантливое, ибо сами были талантливы, талантливы и победительны, удачливы, веселы, остроумны и - смертельно ранены, и жили с этой раной, этой болью в душе до гробовой доски. Некоторые таланты из этого заповедника жили, по слову поэта, "за решеткой давней боли": сколько же было в архипелаге ГУЛАГ зарешеченных душ, не сосчитать! Одни существовали "в снегу своей неволи", за решеткой давней боли - не оттаявшие по звонку времени, сигналу дарованной свыше свободы. Другие эту боль, боль-недоумение (За что расстреляли отца? Почему выслали семью?), боль, убивающую душу, растворили в жизни мышьей беготне, в спортивном сверкании, в победных радиореляциях, телевизионных комментариях, но боль, как соль, растворяясь в крови, в плазме, в мышцах, в серых клеточках мозга, в гортани, прочищала интонацию говорящего, вымывала из иронии налет свойственного профессии цинизма, приглушала пафос, неизбежный спутник победы. Эта боль вкупе с культурой, природным умом, молниеносной реакцией вратаря и артистической, почти балетной грацией жеста, врожденной способностью нравиться, боль, живущая в чуть надтреснутом, слегка-слегка дрожащем-дребезжащем, как ленинградский трамвай, высоком, вроде бы всегда удивленном голосе, беспощадно выжигала всякое подобие пошлости, самодовольства, самовлюбленности, в той или иной мере свойственных публичным людям.
Сейчас, когда передо мной лежат копии документов расстрельного дела Набутова Сергея Григорьевича, отца лучшего питерского, одного из лучших отечественных эфирных спортивных комментаторов Виктора Набутова, чей портрет, портрет Голоса-алмаза или Алмаза с голосом (было такое выражение в старину у стекольщиков на Руси - алмаз с голосом был хорош для резьбы, без голосу алмаз - плох) я здесь попытался набросать - я, кажется, понимаю замысел Токарева. Отчетливо понимаю, почему в конце декабря 1984 года приехавший в Ленинград Станислав непременно хотел, чтобы в блоке материалов, посвященных его любимому Питеру, непременно присутствовал Набутов. Виктора Сергеевича уже одиннадцать лет к тому времени не было в живых, и печать подлинности, ленинградской, питерской подлинности - для Токарева Виктор Набутов был таким же знаком Северной Пальмиры, как Ростральные колонны, как та сторона Невского, которая в блокаду была наиболее опасна при артобстреле - должен был обеспечить, удостоверить сын Виктора Сергеевича Кирилл, выбравший ту же профессиональную стезю, что и отец.
Токарев обожал в Ленинграде Марсово поле, Летний сад, Фонтанку, Неву и хотел, чтобы в привезенных им с берегов Невы газетных колонках бегун (на его роль и был избран Кирилл Набутов) бежал по набережной Фонтанки, взяв старт у Аничкова моста, чтобы Фонтанка попала в кадр, чтобы она потянула за собой из свитка памяти Летний сад, Марсово поле, которые в стихах Николая Тарасова, блокадного корреспондента газеты "Водный транспорт", токаревского сослуживца по "Советскому спорту", оказались навсегда зарифмованными с болью. Кирилл, написавший для токаревской подборки зарисовку о династии Бутусовых, Михаиле-старшем, великом форварде, и Михаиле-младшем, профессоре физике-оптике, в 15.05 31 декабря 1984 года попозировал известинскому фотографу Александру Стельмаху как бегун-вестник из города горя и боли, сын вратаря легендарного блокадного футбольного матча и внук расстрелянного энкавэдэшниками ленинградского бухгалтера, сосланного после убийства Кирова с семьей в Оренбург.
Подлинность жеста, интонации, душевного порыва, чего добивались на бумаге - Токарев, в эфире - Набутов, подлинность горя и боли подтверждаются теперь документами, представленными мне Кириллом Набутовым, документами, о существовании которых и не подозревал дотошный и въедливый спецкор "Советского спорта", заставивший сына своего старшего друга бежать в последний день 84-го года, а нашего общего друга Александра Шарымова, у которого мы встречали Новый, 1985-й год, написать стихи, начинающиеся: "Летит над Аничковым снег, Свивается в бурун. Но через снег, как через век, Бежит вперед бегун", - они сопровождали бегущего Набутова в номере "Советского спорта" 12 января 1985 года.
25-м октября - не Семнадцатого, а Тридцать седьмого года - датированы оба документа, полученные внуком Сергея Григорьевича в соответствующих архивах. Один - "Обвинительное заключение по следственному делу
№ 2742 по обвинению Набутова Сергея Григорьевича", другой - "Выписка из протокола Тройки УНКВД Оренбургской области". СЛУШАЛИ: дело по обвинению Набутова С. Г., 1886 года рождения, уроженца с. Коваши Ораниенбаумского района Ленинградской области, сына попа, поручика царской армии, активного участника контрреволюционной фашистской организации РОВС ("Российский общевоинский союз"), высланного в 1935 году из Ленинграда в Оренбург, но продолжающего и в ссылке заниматься диверсионно-вредительской работой. ПОСТАНОВИЛИ: Набутова Сергея Григорьевича РАССТРЕЛЯТЬ, лично ему принадлежащее имущество - КОНФИСКОВАТЬ. И выписка из акта приложена - о том, что вышеупомянутое Постановление Тройки приведено в исполнение 26 октября 1937 года в 22 часа. Круглая печать НКВД, подпись секретаря Тройки Троельникова - все, как положено.
Сын за отца, вождь сказал на совещании передовых комбайнеров с членами ЦК ВКП(б), не отвечает. Сына расстрелянного врага народа не тронули. Гуманисты. Сын врага народа даже карьеру сделал - сначала спортивную, потом журналистскую - талантище, играл на мастерском уровне в волейбол, баскетбол, ну в футболе вратарем был экстра-класса, предтечей самого Льва Яшина.
Впрочем, все это давно и хорошо известно. Как известно и то, что Набутов Виктор, эталонный комментатор спорта, остается в наших палестинах мастером непревзойденным, Алмазом с голосом.
А документы о расстреле его отца, документы фальсифицированного дела с подлинными печатями и подписями, хранятся дома у сына Кирилла. В папке рядом с копиями документов, письмо (тоже копия) Виктора Набутова Сталину Иосифу Виссарионовичу, датированное 10-м декабря 1935 года. Свою ссылку 18-летний юноша, студент Ленинградского индустриального института, считает ошибочной и очень просит вождя этот вопрос пересмотреть, разрешить ему учиться, выступать за спортивные коллективы города и разобраться с высылкой отца, который и сам не знает точно, за что его выслали. И еще одно письмо в этой папке. Письмо В. С. Набутова, коммуниста с 1942 года, спортивного комментатора Ленинградского радио и телевидения, Генеральному прокурору СССР. Письмо содержит просьбу в канун нашего общего праздника - пятидесятилетия Великого Октября - восстановить честное имя отца и реабилитировать его как невинно пострадавшего. Виктор Сергеевич пишет прокурору:
"Мать, Набутова Вера Ивановна, полностью реабилитирована в 1940 г. и с тех пор проживает в Ленинграде, а отец, Набутов Сергей Григорьевич, в 1937 году был арестован в г. Оренбурге, и с тех пор о нем ничего неизвестно. Ясно, что погиб. Я знал отца как честного, принципиального, преданного Советской стране человека. Я глубоко убежден, что отец стал жертвой трагической ошибки".
Письмо датировано 8 июня 1967 года. Жить Виктору Сергеевичу ("ранен на фронте, сердце пошаливает") оставалось шесть лет. Сыну Кириллу про смерть деда он, живший за решеткой давней боли, ничего никогда не рассказывал.
10 апреля 2002 года, в день 85-летия отца и деда, ленинградца, петербуржца с веселым, настоянном на боли и горе голосом, сын Кирилл, внук Виктор, тоже вольный сын эфира, приехали на его могилу на Серафимовское кладбище.
День был по-летнему теплым. Снег выпал только через неделю.
АЛЕКСЕЙ САМОЙЛОВ
Ложь, на которой держалось все в обществе тотальной несвободы, ложь и страх, разумеется, произрастали и в заповеднике спортивной журналистики, и все-таки это был заповедник, где водились отдельные особи с неповрежденным инстинктом свободы, с умением различать и приветствовать новое, талантливое, ибо сами были талантливы, талантливы и победительны, удачливы, веселы, остроумны и - смертельно ранены, и жили с этой раной, этой болью в душе до гробовой доски. Некоторые таланты из этого заповедника жили, по слову поэта, "за решеткой давней боли": сколько же было в архипелаге ГУЛАГ зарешеченных душ, не сосчитать! Одни существовали "в снегу своей неволи", за решеткой давней боли - не оттаявшие по звонку времени, сигналу дарованной свыше свободы. Другие эту боль, боль-недоумение (За что расстреляли отца? Почему выслали семью?), боль, убивающую душу, растворили в жизни мышьей беготне, в спортивном сверкании, в победных радиореляциях, телевизионных комментариях, но боль, как соль, растворяясь в крови, в плазме, в мышцах, в серых клеточках мозга, в гортани, прочищала интонацию говорящего, вымывала из иронии налет свойственного профессии цинизма, приглушала пафос, неизбежный спутник победы. Эта боль вкупе с культурой, природным умом, молниеносной реакцией вратаря и артистической, почти балетной грацией жеста, врожденной способностью нравиться, боль, живущая в чуть надтреснутом, слегка-слегка дрожащем-дребезжащем, как ленинградский трамвай, высоком, вроде бы всегда удивленном голосе, беспощадно выжигала всякое подобие пошлости, самодовольства, самовлюбленности, в той или иной мере свойственных публичным людям.
Сейчас, когда передо мной лежат копии документов расстрельного дела Набутова Сергея Григорьевича, отца лучшего питерского, одного из лучших отечественных эфирных спортивных комментаторов Виктора Набутова, чей портрет, портрет Голоса-алмаза или Алмаза с голосом (было такое выражение в старину у стекольщиков на Руси - алмаз с голосом был хорош для резьбы, без голосу алмаз - плох) я здесь попытался набросать - я, кажется, понимаю замысел Токарева. Отчетливо понимаю, почему в конце декабря 1984 года приехавший в Ленинград Станислав непременно хотел, чтобы в блоке материалов, посвященных его любимому Питеру, непременно присутствовал Набутов. Виктора Сергеевича уже одиннадцать лет к тому времени не было в живых, и печать подлинности, ленинградской, питерской подлинности - для Токарева Виктор Набутов был таким же знаком Северной Пальмиры, как Ростральные колонны, как та сторона Невского, которая в блокаду была наиболее опасна при артобстреле - должен был обеспечить, удостоверить сын Виктора Сергеевича Кирилл, выбравший ту же профессиональную стезю, что и отец.
Токарев обожал в Ленинграде Марсово поле, Летний сад, Фонтанку, Неву и хотел, чтобы в привезенных им с берегов Невы газетных колонках бегун (на его роль и был избран Кирилл Набутов) бежал по набережной Фонтанки, взяв старт у Аничкова моста, чтобы Фонтанка попала в кадр, чтобы она потянула за собой из свитка памяти Летний сад, Марсово поле, которые в стихах Николая Тарасова, блокадного корреспондента газеты "Водный транспорт", токаревского сослуживца по "Советскому спорту", оказались навсегда зарифмованными с болью. Кирилл, написавший для токаревской подборки зарисовку о династии Бутусовых, Михаиле-старшем, великом форварде, и Михаиле-младшем, профессоре физике-оптике, в 15.05 31 декабря 1984 года попозировал известинскому фотографу Александру Стельмаху как бегун-вестник из города горя и боли, сын вратаря легендарного блокадного футбольного матча и внук расстрелянного энкавэдэшниками ленинградского бухгалтера, сосланного после убийства Кирова с семьей в Оренбург.
Подлинность жеста, интонации, душевного порыва, чего добивались на бумаге - Токарев, в эфире - Набутов, подлинность горя и боли подтверждаются теперь документами, представленными мне Кириллом Набутовым, документами, о существовании которых и не подозревал дотошный и въедливый спецкор "Советского спорта", заставивший сына своего старшего друга бежать в последний день 84-го года, а нашего общего друга Александра Шарымова, у которого мы встречали Новый, 1985-й год, написать стихи, начинающиеся: "Летит над Аничковым снег, Свивается в бурун. Но через снег, как через век, Бежит вперед бегун", - они сопровождали бегущего Набутова в номере "Советского спорта" 12 января 1985 года.
25-м октября - не Семнадцатого, а Тридцать седьмого года - датированы оба документа, полученные внуком Сергея Григорьевича в соответствующих архивах. Один - "Обвинительное заключение по следственному делу
№ 2742 по обвинению Набутова Сергея Григорьевича", другой - "Выписка из протокола Тройки УНКВД Оренбургской области". СЛУШАЛИ: дело по обвинению Набутова С. Г., 1886 года рождения, уроженца с. Коваши Ораниенбаумского района Ленинградской области, сына попа, поручика царской армии, активного участника контрреволюционной фашистской организации РОВС ("Российский общевоинский союз"), высланного в 1935 году из Ленинграда в Оренбург, но продолжающего и в ссылке заниматься диверсионно-вредительской работой. ПОСТАНОВИЛИ: Набутова Сергея Григорьевича РАССТРЕЛЯТЬ, лично ему принадлежащее имущество - КОНФИСКОВАТЬ. И выписка из акта приложена - о том, что вышеупомянутое Постановление Тройки приведено в исполнение 26 октября 1937 года в 22 часа. Круглая печать НКВД, подпись секретаря Тройки Троельникова - все, как положено.
Сын за отца, вождь сказал на совещании передовых комбайнеров с членами ЦК ВКП(б), не отвечает. Сына расстрелянного врага народа не тронули. Гуманисты. Сын врага народа даже карьеру сделал - сначала спортивную, потом журналистскую - талантище, играл на мастерском уровне в волейбол, баскетбол, ну в футболе вратарем был экстра-класса, предтечей самого Льва Яшина.
Впрочем, все это давно и хорошо известно. Как известно и то, что Набутов Виктор, эталонный комментатор спорта, остается в наших палестинах мастером непревзойденным, Алмазом с голосом.
А документы о расстреле его отца, документы фальсифицированного дела с подлинными печатями и подписями, хранятся дома у сына Кирилла. В папке рядом с копиями документов, письмо (тоже копия) Виктора Набутова Сталину Иосифу Виссарионовичу, датированное 10-м декабря 1935 года. Свою ссылку 18-летний юноша, студент Ленинградского индустриального института, считает ошибочной и очень просит вождя этот вопрос пересмотреть, разрешить ему учиться, выступать за спортивные коллективы города и разобраться с высылкой отца, который и сам не знает точно, за что его выслали. И еще одно письмо в этой папке. Письмо В. С. Набутова, коммуниста с 1942 года, спортивного комментатора Ленинградского радио и телевидения, Генеральному прокурору СССР. Письмо содержит просьбу в канун нашего общего праздника - пятидесятилетия Великого Октября - восстановить честное имя отца и реабилитировать его как невинно пострадавшего. Виктор Сергеевич пишет прокурору:
"Мать, Набутова Вера Ивановна, полностью реабилитирована в 1940 г. и с тех пор проживает в Ленинграде, а отец, Набутов Сергей Григорьевич, в 1937 году был арестован в г. Оренбурге, и с тех пор о нем ничего неизвестно. Ясно, что погиб. Я знал отца как честного, принципиального, преданного Советской стране человека. Я глубоко убежден, что отец стал жертвой трагической ошибки".
Письмо датировано 8 июня 1967 года. Жить Виктору Сергеевичу ("ранен на фронте, сердце пошаливает") оставалось шесть лет. Сыну Кириллу про смерть деда он, живший за решеткой давней боли, ничего никогда не рассказывал.
10 апреля 2002 года, в день 85-летия отца и деда, ленинградца, петербуржца с веселым, настоянном на боли и горе голосом, сын Кирилл, внук Виктор, тоже вольный сын эфира, приехали на его могилу на Серафимовское кладбище.
День был по-летнему теплым. Снег выпал только через неделю.
АЛЕКСЕЙ САМОЙЛОВ
