Сергей Маковецкий: «Не обязательно ворошить прошлое»
То, что Сергей Маковецкий один из лучших наших актеров, понятно любому, кто видел его на экране, а еще лучше хоть раз на сцене. В северной столице он, к сожалению, не очень частый гость. Тем любопытнее было наблюдать за игрой артиста на сцене «Балтийского дома» в спектакле Римаса Туминаса «Дядя Ваня», привезенном вахтанговцами на чеховский фестиваль в Петербург.
– Сергей Васильевич, есть в вашей жизни роль, которую вы уже не играете, но по которой продолжаете скучать?
– Я не то чтобы скучаю, но нет-нет да и вспомню своего царевича Алексея из спектакля Петра Фоменко «Государь ты наш, батюшка». Но вспоминаю я эту роль без боли. У меня нет желания взять и восстановить спектакль. Хотя понимаю, что была, наверное, замечательная работа в свое время. Меня в ней самые близкие люди не узнавали на сцене. Сын меня тогда не узнал! Он увидел совсем другого человека. Хотя я и очень любил играть царевича Алексея, и поиграл его совсем немного – два сезона, я все же отдаю себе отчет в том, что в одну и ту же реку не надо входить дважды. Все было в том спектакле: и боль была, и радость была, и любовь… Но это все можно испытать и на новом материале. Не обязательно ворошить прошлое.
– Вашего дядю Ваню тотчас же после премьеры признали лучшей мужской ролью сезона. Что в вашем персонаже для вас, человека Сергея Маковецкого, самое ценное?
– Его цельность, его верность, принципиальность. Не каждый сможет посвятить свою жизнь другому человеку, как Войницкий посвятил свою Серебрякову. Это поступок. И замечательный поступок. Умение служить, а не прислуживать не каждому дано. Служение – это хорошее слово.
– А почему же, когда он понимает, кто на самом деле есть Серебряков, не находит сил совершить второй поступок в своей жизни – уехать?
– А куда ему ехать? Здесь, в этом имении, он корни пустил, пророс. Он тут Соню вырастил, 25 лет провел. Ему уже слишком поздно начинать новую жизнь.
– Я много раз слышала и читала в ваших интервью, что вы частенько бываете у себя на родине, в украинской деревне. Когда вы туда приезжаете, вам есть о чем поговорить с теми, кто не уехал оттуда? Нет ощущения дистанции?
– Есть. И она должна быть. Вернее, она сама уже создана. Мне страшно понравилась программа «Возвращение домой». Мне позвонил оттуда редактор и сказал: «Сегодня у вас встреча с одноклассниками». Притом что я дал им только номер школы и сказал, где она находится. Ни одного адреса у меня, как вы понимаете, не было. Мне сказали, что им этого достаточно, нашли тех, с кем я учился, и устроили нам встречу 30 лет спустя. И вот звонок: «Сергей Васильевич, в 6 часов мы вас ждем в вашей школе». Им нужна была живая реакция – их и моя. Я иду. Сердце колотится. Думаю: «Интересно, сколько будет людей? Ну, два-три». Захожу – полкласса. И наш классный руководитель, которая с пятого по десятый класс нас вела. Я ахнул. Мне задали первый вопрос: «Вы всех узнаете?» Я говорю: «Всех». И назвал практически всех по имени и по фамилии. Только у одной девчонки в окончании фамилии запутался.
А потом, когда я смотрел по телевизору уже смонтированную программу, мне очень понравилось, как мои одноклассники говорили обо мне без меня. Они говорили: «Мы рады за нашего Сережу. Но мы радуемся его успехам как успехам постороннего человека». И они правы абсолютно. Мы закончили вместе десятый класс, да. Но мы посторонние. Мы не такие посторонние, как с теми, мимо кого проходим по улице. В нашей «посторонности» все-таки есть что-то, что нас сближает. Но мне безумно понравилось, что не было ни у кого вот этих никчемных соплей, которые всегда оказываются враками. «Ой, как я рад тебя видеть!» Вот это – неправда. Мы – посторонние. Прошло 30 лет. Мы все взрослые люди. У нас семьи, дети, у кого-то уже и внуки. И мне очень понравилась их позиция: «Ну да, это наш одноклассник. И что?»
– Правильные одноклассники у вас оказались, повезло вам. Бывает и по-другому. С развитием всевозможных социальных сетей на наши головы начали валиться люди из прошлого, даже из того, которое не хотелось бы вызывать из забвения. И иногда это прошлое оказывается очень навязчивым…
– О, да! Но я на такие сайты не хожу. И вообще все это не люблю. Мне не нужны все эти люди, которые тебе о чем-то начинают говорить, лезть с советами, вопросами. Считают, что имеют право передавать всему свету, где ты был, где и с кем он тебя увидел. С одной стороны, мы с вами никуда уже от этого не уйдем, это уже данность. Но с другой стороны, мне эта данность, когда все позволено, не нравится. «Вот я сегодня пил кофе» – и давай выкладывать эти бесконечные, плохого качества, сделанные на камеру мобильного телефона «фотки». И на этих «фотках» может быть что угодно, даже смерть. И никого это не смущает и не останавливает. Все можно. А некоторые журналы и газеты провоцируют людей. «Пришлите нам свои лучшие фото, получите копеечку!» И люди давай щелкать: и смерть, и слезы… И вот думаешь: неужели нет порога? Ответственности? Страха? Можно снимать на телефон, как убивают кого-то рядом, а потом выкладывать это в интернет? И ты не боишься, что и с тобой так когда-нибудь поступят? Что кто-то, кто окажется рядом, не помогать тебе будет, а снимать на камеру телефона твои страдания?
Нет! Я хочу снять жаркий факт – и все. Умирает великая актриса, а кто-то, проходящий мимо в образе медсестрички, – щелк – и снимает ее. Все это позволяется, и человек не боится ничего. И это ужасно. Хочется сказать: «Ребята, побойтесь Бога!» Как исправить человеческое сознание так, чтобы у него был порог? Не нужно запрещать. Нужно воспитывать. Как раньше. Когда человека водили в церковь, на литургию. И просто ему говорили: «Это нельзя». – «А почему?» – «А потому что нельзя. Так неприлично». Но, к сожалению, время такое стало, что все можно. Только наш дядя Ваня немножко сопротивляется этому.
– Вы думаете, такие честные, светлые люди, как дядя Ваня, возможны сегодня?
– Да, конечно. В моей деревне такие – почти все. Да даже городские жители, москвичи, если копнуть поглубже, в душе окажутся дядями Ванями. Теми, у кого «пропала жизнь».
– Что было важно самому Туминасу?
– Римас Владимирович, пока у нас был застольный период репетиций, постоянно повторял: «Умейте читать автора. У него все написано». Сам Туминас это умеет. Так было и в «Ревизоре», когда он нам говорил: «Ну что вы играете мне характеры? Характеры остаются здесь, на земле. Туда, в небо, улетает только импульс, крик человеческий». Эти его слова я постоянно держу в голове, когда выхожу на сцену в роли дяди Вани.
– Сергей Васильевич, вы сами очень много снимаетесь и наверняка уже не раз отмечали тенденцию последних лет: в кино появилось очень много непрофессиональных артистов. Тех, кто принадлежит к так называемому российскому шоу-бизнесу. Ваше отношение к этому?
– Не хочу никого обидеть. Пусть снимаются. Пусть снимаются все! Все, кто захочет. Я слышал, как Юрский однажды сказал: «Жалко, что нашу профессию уже опустили до уровня ниже некуда». Получается ведь что? Не нужно мучиться, не нужно переживать. Нужно просто войти в кадр и покрасоваться… Мне недавно такой человек один заявил: «А для меня это хобби!» Ну как к этому можно относиться? Потому я и говорю: пусть снимаются все. Но есть во мне какая-то наивная надежда, что зритель, он увидит, поймет, почувствует, что – актерство, а что – нет. Что – здорово, а что – ниже среднего уровня. Но, к сожалению (видите, я сначала сказал, что надеюсь на понимание со стороны зрителей, но сам уже колеблюсь), нашего зрителя так запутали…
Сейчас же всё – гениально и все – звезды. Два прыжка, какой-то сериальчик – и звезда. Ради бога, пусть называются звездами. Запретить нельзя. Сейчас правят бал продюсеры. Они командуют режиссерам, кого взять в их кино. Берут их подружек, друзей, детей. Иногда случается даже талантливо. Но это редкость. Тот же Мамонов – просто явление. Он удивительный. Но таких, как Мамонов, и десятка человек не наберется. Так что перед зрителем стоит серьезная задача – разобраться, что к чему. И мне хочется верить, что он с ней справится.
– А вам за профессию-то не обидно?
– Нет, она ж никуда не девается! Если она в человеке есть – она никуда не уйдет.
